С утра и до позднего вечера
Напившись кофе, выходил в сад и подолгу осматривал каждое дерево, каждый куст, при необходимости подрезывал его.
В Мелихове он собственноручно разбил новые аллеи, заботясь о маленьких деревцах, как о новорожденных детях.
Любил он и выращивать цветы, сажал разные полезные овощи: капусту, баклажаны, бережно возделывал грядки.
Оригинал статьи на моем авторском сайте
Поработав в саду, писатель переходил к письменному столу. После обеда он уходил в спальню, запирался там и час-другой обдумывал сюжеты. А затем с трех часов дня и вплоть до семи вечера трудился снова.
Любовь к природе, конечно, немыслима без любви к животным. Чехов и тут оставался верен своему девизу. Был, например, страстным собачником. Вспомним ту же Каштанку, которая в литературу пришла из повседневной жизни писателя. По мелеховскому дому бегал целый выводок такс, которых он растил. А в
С журавлем.
Из своей знаменитой поездки на
«В комнате его, — вспоминал
Решив как-то отправиться в гости к Толстому, Антон Павлович целый час выбирал себе одежду, выходя из спальни то в одних, то в других штанах: одни ему казались неприлично узкими, а другие излишне широкими.
«Я видел, — пишет он, — как Чехов, сидя в саду у себя, ловил шляпой солнечный луч и пытался – совершенно безуспешно — надеть его на голову вместе со шляпой, и я видел, что неудача раздражает ловца солнечных лучей, — лицо его становилось все более сердитым. Он кончил тем, что, уныло хлопнув шляпой по колену, резким жестом нахлобучил ее себе на голову, раздраженно отпихнул ногою собаку Тузика, прищурив глаза, искоса взглянул в небо и пошел к дому…
Он же долго и старательно пытался засунуть толстый красный карандаш в горлышко крошечной аптекарской склянки. Это было явное стремление нарушить некоторый закон физики. Чехов отдавался этому стремлению солидно, с упрямой настойчивостью экспериментатора».
С Горьким.
То, что Антон Павлович Чехов и в жизни был очень веселым и остроумным человеком, заметил, кажется, один
Разумеется, обсуждались новейшие течения в литературе.
— Нет, все это новое московское искусство — вздор, — говорил Чехов. — Помню, в Таганроге я видел вывеску: «Заведение искустевных минеральных вод». Вот и это то же самое. Ново только то, что талантливо. Что талантливо, то ново.
Про московских «декадентов» он однажды сказал:
— Какие они декаденты, они — здоровеннейшие мужики! Их надо в арестантские роты отдать...
Иногда Антон Павлович вдруг опускал газету, сбрасывал пенсне и принимался тихо и сладко хохотать.
— Что такое вы прочли?
— Самарский купец Бабкин, — хохоча, отвечал он тонким голосом, — завещал все свое состояние на памятник Гегелю.
— Вы шутите?
— Ей-богу, нет, Гегелю.
К «высоким» словам Чехов чувствовал настоящую ненависть. Замечательное место есть в воспоминаниях о нем одного современника: «Однажды я пожаловался Антону Павловичу: «Антон Павлович, что мне делать? Меня рефлексия заела!» И Антон Павлович ответил мне: «А вы поменьше водки пейте».
Journal information